Нагинатор. Оружие такое(с)
Единственное, что могу покласть сюда. Остальное либо слишком здоровенное, либо - внутреннее, то бишь, "с рук" читается
Менестрель.
читать дальше
-Я — к вам.
Человек бы увидел разве только размытый сумерками неясный силуэт на краю поляны. Да и то, наверное, не всякий человек.
Мы — не люди. Мы видим худощавое скуластое лицо подростка, легкую россыпь веснушек на светлой коже, темно-карие глаза, выбившуюся из-под капюшона теплого плаща прядку рыжих волос.
-Что тебе нужно, человек?- спрашивает брат Ролу, и вторит его шелесту шелест высокой седоватой травы на поляне.
На нашей Поляне.
-По праву слышавшего Зов,- отвечает мальчишка и, сглотнув, вздергивает голову:- Требую плаща и клинка.
Что-то знакомое чудится мне в этом голосе, и слова — он сказал правильные слова, только еще не все, еще можно... И тут он договаривает:
-Требую Посвящения,- и делает шаг вперед.
-Зачем, человек?- в шелесте сестры Ней — грусть, застарелая боль.
-Откуда ты вообще взялся,- фыркает брат Ролу, а я...
Я вдруг вспоминаю — "нора" в лесу, я пережидал там, и лютня была со мной... Тогда во мне жило — неспетое, петь это здесь, на Поляне я не мог, боль наша остра и теперь, зачем бередить раны... Я пел это — лесу...
-Кто ты?
Детский голос. Я не слышал, как подошел ребенок. Старею? Или — из-за песни?..
-Какая тебе разница.
-Эта песня — она о ком?
-Мы звали его Лтау. Брат Лтау.
-Он... погиб?
-Да.
У него был дом, семья, тихое спокойное счастье, но война оставила ему только седые угли. Он пришел на нашу Поляну — пеплом. И стал — Cтражем.
Он погиб не в поединке с черным, нет, в поединке он был только ранен. Двигаться он не мог, и не мог позвать на помощь нас — слишком близок был рассвет. А люди в доме, который он защитил от черного, не отозвались. Они не впустили его в дом, даже тряпки старой не набросили на него, чтобы прикрыть от солнечных лучей...
И мы были с ним до конца, и не могли помочь ему из своих укрытий, серый плащ защищает от Тьмы, не от Света...
-А ты... ты из Сумеречных Тварей?
-Из них. Только мы зовем себя немного иначе...
Я пел для ребенка, он пришел в лес — за грибами, кажется... не думал, что так получится, это моя вина...
...-Ты уверен, что действительно хочешь того, чего требуешь, человек?- брат Нреру откидывает капюшон, скользит навстречу мальчишке, замирает в нескольких шагах, позволяя слабым человеческим глазам — увидеть и рассмотреть. Как следует рассмотреть. Сестра Ней перетекает к нему поближе и отбрасывает за спину полы плаща.
-Не напугаете,- упрямо сдвигает брови мальчишка.
Он побледнел, ярче выступила на коже россыпь веснушек, но он повторяет:
-По праву слышавшего Зов, требую Посвящения.
И мы можем только просить его отказаться, храбрый мальчик, иногда хватает страха, и кандидат бежит с Поляны, или бормочет, что передумал, но этот мальчишка — не из таких...
-Твоя работа, менестрель?- брат Ролу хорошо чувствует меня.
-Похоже, да.
-Ну, так и разбирайся сам.
Он прав. Ничего нет хуже, когда Посвящения требуют с горящими глазами и горячим сердцем. Запугать — не вышло и не выйдет. Пытаться рассказать ему, что его ждет... Не решит ли он, что его опять запугивают... Не решит, если говорить с ним буду я.
Да.
Я перемещаюсь к нему — три шага разделяют нас, брат Нреру и сестра Ней отступают к остальным, а я говорю:
-Здравствуй.
-Это ты?- мальчишка неуверенно улыбается.
-Да, это я. Ты хочешь стать Стражем вместо брата Лтау? Пожимает плечами.
-Зря, малыш. Поверь, эта дорога — не для тебя. Она — не для живых.
Молчит, слегка склонив голову набок. Слушает.
-Сюда приходят те, кто лишился всего, понимаешь? Кому уже незачем жить. Это — как покончить с собой, только — еще принести пользу.
-А если я хочу принести пользу?
-Ну, так принеси ее, как человек! Женись, роди детей, построй дом...
-А потом его сожгут.
-Так ты от человеческой боли хочешь спрятаться под серым плащом? Опомнись, малыш, ты не понимаешь, что ждет тебя здесь! Ты забудешь себя-прежнего, забудешь и никогда не сможешь вспомнить, а вспомнить будет хотеться, поверь, и каждый поединок — боль, боль, недоступная человеку, но, поверь, малыш, это очень больно, все равно, победишь ты, или...
-Я помню.
-А солнце, малыш? Ты ведь любишь ясные, солнечные дни? Тебя будет тянуть к солнцу, но солнце убьет тебя, еще больнее, чем смерть в поединке...
-Я помню.
-Малыш, ты еще можешь отказаться, сила Границы велика, Граница исполнит твое желание — богатый клад, могучий клинок, удача, на всю жизнь удача во всех делах, малыш...
-Любое мое желание?
-Да, любое, какое захочешь!
Неужели — получилось? Сейчас он скажет свое желание и — останется человеком, и уйдет отсюда, и будет — жить...
-Ты сказал — Стражи не помнят себя-прежних.
-Да, это так.
-И что Стражи хотят вспомнить.
-Да, эта боль всегда с нами, знаешь, как дверь, закрытая на большой засов изнутри, и можешь сколько угодно ломиться в нее всем телом, царапать ее слабыми пальцами — не откроется...
Боль поединка — чепуха по сравнению с этой болью, мальчик. Эта тоска...
-А ты хочешь вспомнить, кем ты был?- он глядит в упор, и в темных глазах его — решение.
-Конечно, хочу...
Что он задумал?..
-Тогда вот мое желание. Я откажусь от Посвящения, если... как тебя зовут?
-Меня называют брат Йралу...- малыш, ты что, ты же можешь попросить что угодно — для себя, зачем...
Звонкий голос всплывает над Поляной:
-Я отказываюсь от плаща и клинка, отказываюсь от Посвящения за то, чтобы тому, кого называют братом Йралу, была возвращена память. Человеческая память. Это последнее мое слово.
-Малыш...- я хочу шагнуть к нему, сказать — спасибо, малыш, но время делается вязким, как тяжелая болотная вода — руки не поднять, не вдохнуть, не крикнуть... туманная пелена накрывает меня и начинает вращаться, медленно, быстрее, быстрее, и — словно удар — яростная вспышка —
Алор!
Алор Серебряные Струны.
Это — я...
Налла!
Налла Хрустальный Голос.
Это — моя жена. Мое сердце, моя единственная...
Смерть!
Ее принесли на плащах, и мертвые пальцы в последнем усилии стискивали рукоять клинка.
Даханг!
Даханг убили ее, что проку в срубленном их знамени, в смерти их полководца... Наллы — нет...
Заговоренный!
Я хотел забыть, я хотел умереть, но смерть не брала меня, заговоренный — так меня называли враги и — свои, забыв прежнее мое прозвище...
Месть!
Я мстил. Даханг пугали детей моим именем. Мне было все равно. Я не сражался. Я — убивал. Но забвения — не было, не было ни в бою, ни после боя — Налла звали мою незаживающую рану...
Зов!
Однажды ночью я услышал тоскливый птичий крик. Я не боялся — чего было бояться мертвецу, который никак не мог умереть? Эта тоска, тоска в крике, была так похожа на мою...
Поляна!
Размытые сумраком силуэты. Меня не пугали, не отговаривали. Не в обычае у Стражей отговаривать — пепел.
Клятва!
Я принес Клятву, и только лютня осталась со мной... только... лютня...
...Пальцы мои заледенели на гладком грифе. Скорчившись, я лежу на земле... не совсем на земле. На траве. На очень жесткой траве, она колется. Мне холодно. Трава, влажная от ночной росы, колет мое тело...
Что?..
В горле у меня все пересохло и спеклось горячей коркой. Пытаюсь облизнуть губы...
-Да помогите же в конце концов!- звенит отчаянный крик.
Налла? Откуда, как?..
Со мной что-то делают. Меня переворачивают — на подстеленную ткань.
Я с трудом раздираю слепившиеся высохшими слезами веки и вижу над собою белесое пятно лица, похожего на лицо моей Наллы, и хочу разглядеть, и не могу, потому что — ночь, темно...
Что это? Что со мной?
-Ты меня напугал,- говорит мальчишка... с длинной косой, которую раньше скрывал теплый плащ, мы сами не поняли, что это не мальчик, а девочка...
Теперь она пытается завернуть в свой плащ меня, а я никак не могу пошевелиться, и еще не могу понять, куда делось все — моя одежда, мой меч, мое зрение, мое...
-Пить хочешь? Ну-ка, давай. От этих твоих братцев, видно, помощи не дождешься.
-Мы не должны касаться человека,- шелестит жесткая седая трава,- Ему будет больно.
И я поднимаю голову, и вижу — их. Расплывчатые серые силуэты в длинных плащах.
Стражи. Братья...
Почему я не вижу их лиц?
Человек... Они сказали...
Губ касается горлышко фляги, и тонкая рука поддерживает:
-Вот так. Молодец.
И ей — не больно касаться меня...
И с каждым глотком воды отступает слабость, и я уже могу сидеть, и девочка обнимает меня за плечи, и ее волосы щекочут мне щеку.
-А теперь давай-ка встанем, а то замерзнешь тут.
И я поднимаюсь, чувствуя непривычную, неловкую тяжесть тела, человеческого тела, боги, и я прижимаю к себе девочку, так похожую на мою Наллу...
-Налла,- шепчу я, и сладкой болью дергает сердце,- Ты вернулась? Вернулась — за мной?
-Я — помню,- говорит она глухо,- Даханг... мы прорвали левое крыло... Лучники... Их знамя, я... Я добралась, там были "одержимые"... Йау! Да. Я свалила их знамя... Алор?
-Да,- я прячу лицо в ее волосах, когда-то, тогда они были — черными, теперь — я помню — рыжие, какая разница, боги, какая разница, это — она, моя Налла, она вернулась и пришла за мной... Граница отдала меня моей Налле.
-Ох, и напугал же ты меня,- вздыхает она, прижимаясь, и я чувствую жар ее тела, живого тела,- Я думала, ты...- поднимает голову, заглядывая мне в лицо: -Тебе было очень больно?
-Какая разница,- беспечно отмахиваюсь я, и вдруг в носу и в глотке начинает жутко свербеть, словно туда пришелся удар по касательной, что это со мной, и в благоговейной тишине — оглушительный звук — а-апчх-х-ха!
-На здоровье,- по инерции, и, сразу: -Знаешь, пойдем-ка домой,- она решительно подхватывает меня под локоть. Оборачивается.
-Спасибо, Стражи. Прощайте.
-Нас не за что благодарить,- шелестят призрачные силуэты, -Прощайте, люди. Счастья вам.
-Братья...- горло перехватывает, я делаю к ним шаг...
-Довольно. Ты простудишься и будешь чихать и кашлять.
Это, конечно, брат Нреру.
-Веди девочку домой, все будет хорошо.
Это сестра Ней.
-Береги ее, слышишь, менестрель?!
Брат Ролу.
-Счастья вам. Прощайте.
В левой руке моей — лютня, правой я обнимаю Наллу. Мою Наллу. Мы идем домой. Босым ногам колко. В носу моем отчаянно свербит.
-Сейчас я тебе чаю заварю, травного,- фыркает Налла,- Стражу Сумерек насморк не к лицу.
-А-апчхи!- и я совершенно с ней согласен.
Курсив, жирный и подчеркивание я делать не стал... Прошу пардону...
Менестрель.
читать дальше
-Я — к вам.
Человек бы увидел разве только размытый сумерками неясный силуэт на краю поляны. Да и то, наверное, не всякий человек.
Мы — не люди. Мы видим худощавое скуластое лицо подростка, легкую россыпь веснушек на светлой коже, темно-карие глаза, выбившуюся из-под капюшона теплого плаща прядку рыжих волос.
-Что тебе нужно, человек?- спрашивает брат Ролу, и вторит его шелесту шелест высокой седоватой травы на поляне.
На нашей Поляне.
-По праву слышавшего Зов,- отвечает мальчишка и, сглотнув, вздергивает голову:- Требую плаща и клинка.
Что-то знакомое чудится мне в этом голосе, и слова — он сказал правильные слова, только еще не все, еще можно... И тут он договаривает:
-Требую Посвящения,- и делает шаг вперед.
-Зачем, человек?- в шелесте сестры Ней — грусть, застарелая боль.
-Откуда ты вообще взялся,- фыркает брат Ролу, а я...
Я вдруг вспоминаю — "нора" в лесу, я пережидал там, и лютня была со мной... Тогда во мне жило — неспетое, петь это здесь, на Поляне я не мог, боль наша остра и теперь, зачем бередить раны... Я пел это — лесу...
-Кто ты?
Детский голос. Я не слышал, как подошел ребенок. Старею? Или — из-за песни?..
-Какая тебе разница.
-Эта песня — она о ком?
-Мы звали его Лтау. Брат Лтау.
-Он... погиб?
-Да.
У него был дом, семья, тихое спокойное счастье, но война оставила ему только седые угли. Он пришел на нашу Поляну — пеплом. И стал — Cтражем.
Он погиб не в поединке с черным, нет, в поединке он был только ранен. Двигаться он не мог, и не мог позвать на помощь нас — слишком близок был рассвет. А люди в доме, который он защитил от черного, не отозвались. Они не впустили его в дом, даже тряпки старой не набросили на него, чтобы прикрыть от солнечных лучей...
И мы были с ним до конца, и не могли помочь ему из своих укрытий, серый плащ защищает от Тьмы, не от Света...
-А ты... ты из Сумеречных Тварей?
-Из них. Только мы зовем себя немного иначе...
Я пел для ребенка, он пришел в лес — за грибами, кажется... не думал, что так получится, это моя вина...
...-Ты уверен, что действительно хочешь того, чего требуешь, человек?- брат Нреру откидывает капюшон, скользит навстречу мальчишке, замирает в нескольких шагах, позволяя слабым человеческим глазам — увидеть и рассмотреть. Как следует рассмотреть. Сестра Ней перетекает к нему поближе и отбрасывает за спину полы плаща.
-Не напугаете,- упрямо сдвигает брови мальчишка.
Он побледнел, ярче выступила на коже россыпь веснушек, но он повторяет:
-По праву слышавшего Зов, требую Посвящения.
И мы можем только просить его отказаться, храбрый мальчик, иногда хватает страха, и кандидат бежит с Поляны, или бормочет, что передумал, но этот мальчишка — не из таких...
-Твоя работа, менестрель?- брат Ролу хорошо чувствует меня.
-Похоже, да.
-Ну, так и разбирайся сам.
Он прав. Ничего нет хуже, когда Посвящения требуют с горящими глазами и горячим сердцем. Запугать — не вышло и не выйдет. Пытаться рассказать ему, что его ждет... Не решит ли он, что его опять запугивают... Не решит, если говорить с ним буду я.
Да.
Я перемещаюсь к нему — три шага разделяют нас, брат Нреру и сестра Ней отступают к остальным, а я говорю:
-Здравствуй.
-Это ты?- мальчишка неуверенно улыбается.
-Да, это я. Ты хочешь стать Стражем вместо брата Лтау? Пожимает плечами.
-Зря, малыш. Поверь, эта дорога — не для тебя. Она — не для живых.
Молчит, слегка склонив голову набок. Слушает.
-Сюда приходят те, кто лишился всего, понимаешь? Кому уже незачем жить. Это — как покончить с собой, только — еще принести пользу.
-А если я хочу принести пользу?
-Ну, так принеси ее, как человек! Женись, роди детей, построй дом...
-А потом его сожгут.
-Так ты от человеческой боли хочешь спрятаться под серым плащом? Опомнись, малыш, ты не понимаешь, что ждет тебя здесь! Ты забудешь себя-прежнего, забудешь и никогда не сможешь вспомнить, а вспомнить будет хотеться, поверь, и каждый поединок — боль, боль, недоступная человеку, но, поверь, малыш, это очень больно, все равно, победишь ты, или...
-Я помню.
-А солнце, малыш? Ты ведь любишь ясные, солнечные дни? Тебя будет тянуть к солнцу, но солнце убьет тебя, еще больнее, чем смерть в поединке...
-Я помню.
-Малыш, ты еще можешь отказаться, сила Границы велика, Граница исполнит твое желание — богатый клад, могучий клинок, удача, на всю жизнь удача во всех делах, малыш...
-Любое мое желание?
-Да, любое, какое захочешь!
Неужели — получилось? Сейчас он скажет свое желание и — останется человеком, и уйдет отсюда, и будет — жить...
-Ты сказал — Стражи не помнят себя-прежних.
-Да, это так.
-И что Стражи хотят вспомнить.
-Да, эта боль всегда с нами, знаешь, как дверь, закрытая на большой засов изнутри, и можешь сколько угодно ломиться в нее всем телом, царапать ее слабыми пальцами — не откроется...
Боль поединка — чепуха по сравнению с этой болью, мальчик. Эта тоска...
-А ты хочешь вспомнить, кем ты был?- он глядит в упор, и в темных глазах его — решение.
-Конечно, хочу...
Что он задумал?..
-Тогда вот мое желание. Я откажусь от Посвящения, если... как тебя зовут?
-Меня называют брат Йралу...- малыш, ты что, ты же можешь попросить что угодно — для себя, зачем...
Звонкий голос всплывает над Поляной:
-Я отказываюсь от плаща и клинка, отказываюсь от Посвящения за то, чтобы тому, кого называют братом Йралу, была возвращена память. Человеческая память. Это последнее мое слово.
-Малыш...- я хочу шагнуть к нему, сказать — спасибо, малыш, но время делается вязким, как тяжелая болотная вода — руки не поднять, не вдохнуть, не крикнуть... туманная пелена накрывает меня и начинает вращаться, медленно, быстрее, быстрее, и — словно удар — яростная вспышка —
Алор!
Алор Серебряные Струны.
Это — я...
Налла!
Налла Хрустальный Голос.
Это — моя жена. Мое сердце, моя единственная...
Смерть!
Ее принесли на плащах, и мертвые пальцы в последнем усилии стискивали рукоять клинка.
Даханг!
Даханг убили ее, что проку в срубленном их знамени, в смерти их полководца... Наллы — нет...
Заговоренный!
Я хотел забыть, я хотел умереть, но смерть не брала меня, заговоренный — так меня называли враги и — свои, забыв прежнее мое прозвище...
Месть!
Я мстил. Даханг пугали детей моим именем. Мне было все равно. Я не сражался. Я — убивал. Но забвения — не было, не было ни в бою, ни после боя — Налла звали мою незаживающую рану...
Зов!
Однажды ночью я услышал тоскливый птичий крик. Я не боялся — чего было бояться мертвецу, который никак не мог умереть? Эта тоска, тоска в крике, была так похожа на мою...
Поляна!
Размытые сумраком силуэты. Меня не пугали, не отговаривали. Не в обычае у Стражей отговаривать — пепел.
Клятва!
Я принес Клятву, и только лютня осталась со мной... только... лютня...
...Пальцы мои заледенели на гладком грифе. Скорчившись, я лежу на земле... не совсем на земле. На траве. На очень жесткой траве, она колется. Мне холодно. Трава, влажная от ночной росы, колет мое тело...
Что?..
В горле у меня все пересохло и спеклось горячей коркой. Пытаюсь облизнуть губы...
-Да помогите же в конце концов!- звенит отчаянный крик.
Налла? Откуда, как?..
Со мной что-то делают. Меня переворачивают — на подстеленную ткань.
Я с трудом раздираю слепившиеся высохшими слезами веки и вижу над собою белесое пятно лица, похожего на лицо моей Наллы, и хочу разглядеть, и не могу, потому что — ночь, темно...
Что это? Что со мной?
-Ты меня напугал,- говорит мальчишка... с длинной косой, которую раньше скрывал теплый плащ, мы сами не поняли, что это не мальчик, а девочка...
Теперь она пытается завернуть в свой плащ меня, а я никак не могу пошевелиться, и еще не могу понять, куда делось все — моя одежда, мой меч, мое зрение, мое...
-Пить хочешь? Ну-ка, давай. От этих твоих братцев, видно, помощи не дождешься.
-Мы не должны касаться человека,- шелестит жесткая седая трава,- Ему будет больно.
И я поднимаю голову, и вижу — их. Расплывчатые серые силуэты в длинных плащах.
Стражи. Братья...
Почему я не вижу их лиц?
Человек... Они сказали...
Губ касается горлышко фляги, и тонкая рука поддерживает:
-Вот так. Молодец.
И ей — не больно касаться меня...
И с каждым глотком воды отступает слабость, и я уже могу сидеть, и девочка обнимает меня за плечи, и ее волосы щекочут мне щеку.
-А теперь давай-ка встанем, а то замерзнешь тут.
И я поднимаюсь, чувствуя непривычную, неловкую тяжесть тела, человеческого тела, боги, и я прижимаю к себе девочку, так похожую на мою Наллу...
-Налла,- шепчу я, и сладкой болью дергает сердце,- Ты вернулась? Вернулась — за мной?
-Я — помню,- говорит она глухо,- Даханг... мы прорвали левое крыло... Лучники... Их знамя, я... Я добралась, там были "одержимые"... Йау! Да. Я свалила их знамя... Алор?
-Да,- я прячу лицо в ее волосах, когда-то, тогда они были — черными, теперь — я помню — рыжие, какая разница, боги, какая разница, это — она, моя Налла, она вернулась и пришла за мной... Граница отдала меня моей Налле.
-Ох, и напугал же ты меня,- вздыхает она, прижимаясь, и я чувствую жар ее тела, живого тела,- Я думала, ты...- поднимает голову, заглядывая мне в лицо: -Тебе было очень больно?
-Какая разница,- беспечно отмахиваюсь я, и вдруг в носу и в глотке начинает жутко свербеть, словно туда пришелся удар по касательной, что это со мной, и в благоговейной тишине — оглушительный звук — а-апчх-х-ха!
-На здоровье,- по инерции, и, сразу: -Знаешь, пойдем-ка домой,- она решительно подхватывает меня под локоть. Оборачивается.
-Спасибо, Стражи. Прощайте.
-Нас не за что благодарить,- шелестят призрачные силуэты, -Прощайте, люди. Счастья вам.
-Братья...- горло перехватывает, я делаю к ним шаг...
-Довольно. Ты простудишься и будешь чихать и кашлять.
Это, конечно, брат Нреру.
-Веди девочку домой, все будет хорошо.
Это сестра Ней.
-Береги ее, слышишь, менестрель?!
Брат Ролу.
-Счастья вам. Прощайте.
В левой руке моей — лютня, правой я обнимаю Наллу. Мою Наллу. Мы идем домой. Босым ногам колко. В носу моем отчаянно свербит.
-Сейчас я тебе чаю заварю, травного,- фыркает Налла,- Стражу Сумерек насморк не к лицу.
-А-апчхи!- и я совершенно с ней согласен.
Курсив, жирный и подчеркивание я делать не стал... Прошу пардону...
@темы: тексты
